Читаю Джона Фаулза «Женщина французского лейтенанта».
Главный герой, Чарльз, живет в XIX веке, но его внутренние конфликты - удивительно современные. Он ничем не занят, он переживает праздность. Но причина этой праздности вовсе не лень, а защита от провала, от раскрытия, от боли несоответствия. От встречи с миром, в котором он - один из. Не лучший. Не худший. Но живой.
Он полон амбиций, но эти амбиции парализованы.
Как творить, когда рядом Байрон? Как мыслить, когда еще жив Дарвин? Как быть государственным деятелем, когда все свободное пространство уже заняли Гладстон и Дизраэли?
Проще остаться внутри фантазии о себе, чем рискнуть реальностью.
Фаулз называет это «байронической тоской без гениальности и обаяния».
А я бы добавила: это тоска человека, чье самоощущение слишком хрупко, чтобы выдержать столкновение с реальностью и собственными ограничениями.
Любая деятельность, любой результат - может быть и принят, и раскритикован. И тогда фантазия «я бы мог, но...» оказывается безопаснее, чем любое реальное проявление.
Это то, что в психоанализе называется нарциссической уязвимостью.
Когда бессознательные защиты действуют бескомпромиссно: я должен быть либо гениальным, либо никем. Середина невозможна. Потому что если начать станет видно. А если станет видно, то может быть отвержение. Которое невыносимо, ведь самоощущение строится не на внутренней устойчивости, а на внешнем взгляде.
Чувство собственной достаточности не может базироваться на принятии или непринятии. Сложность в том, что это не то, что можно включить или выключить. Оно формируется в самых ранних, первичных отношениях, с родителями или другими значимыми фигурами. И даже если оно не осознается, отсутствие вызывает глубокий дискомфорт.
Это не вопрос "мотивации", не вопрос "соберись".
Это долгая внутренняя работа по поиску себя и своих опор.
По способности быть несовершенным, но живым. Действующим, даже если страшно. Видимым, даже если не идеальным.
Главный герой, Чарльз, живет в XIX веке, но его внутренние конфликты - удивительно современные. Он ничем не занят, он переживает праздность. Но причина этой праздности вовсе не лень, а защита от провала, от раскрытия, от боли несоответствия. От встречи с миром, в котором он - один из. Не лучший. Не худший. Но живой.
Он полон амбиций, но эти амбиции парализованы.
Как творить, когда рядом Байрон? Как мыслить, когда еще жив Дарвин? Как быть государственным деятелем, когда все свободное пространство уже заняли Гладстон и Дизраэли?
Проще остаться внутри фантазии о себе, чем рискнуть реальностью.
Фаулз называет это «байронической тоской без гениальности и обаяния».
А я бы добавила: это тоска человека, чье самоощущение слишком хрупко, чтобы выдержать столкновение с реальностью и собственными ограничениями.
Любая деятельность, любой результат - может быть и принят, и раскритикован. И тогда фантазия «я бы мог, но...» оказывается безопаснее, чем любое реальное проявление.
Это то, что в психоанализе называется нарциссической уязвимостью.
Когда бессознательные защиты действуют бескомпромиссно: я должен быть либо гениальным, либо никем. Середина невозможна. Потому что если начать станет видно. А если станет видно, то может быть отвержение. Которое невыносимо, ведь самоощущение строится не на внутренней устойчивости, а на внешнем взгляде.
Чувство собственной достаточности не может базироваться на принятии или непринятии. Сложность в том, что это не то, что можно включить или выключить. Оно формируется в самых ранних, первичных отношениях, с родителями или другими значимыми фигурами. И даже если оно не осознается, отсутствие вызывает глубокий дискомфорт.
Это не вопрос "мотивации", не вопрос "соберись".
Это долгая внутренняя работа по поиску себя и своих опор.
По способности быть несовершенным, но живым. Действующим, даже если страшно. Видимым, даже если не идеальным.